Ветер взвился в танце с подолом мантии, слегка хлестнул тканью по ногам и унесся вперед тревожить покой еще крепко держащихся на ветках деревьев листьев. Роуз подчиняясь внезапному порыву, тянет шею, смешно, неловко, словно цапелька, подставляя лицо небу, солнцу. Солнце яркое, как лимон. И такое же кислое. Глядя на него, Целлер морщится, а глаза у нее начинают слезиться, а от образа цитруса саднит во рту. Отворачиваясь от слепящего диска, она машинально проводит рукой по глазам и решает, что все же стоило преодолеть лень и надеть вместо мантии свитер.
В Хогсмиде на удивление тихо, нет привычных стаек учащихся, которые бы теснились посреди улицы или перебегали из одного места в другое. Целлер пытается найти в царстве памяти нужный свиток с воспоминанием о первом дне, когда она попала сюда, но не может, помнит только, что была с Ханной. «Наверное, он был таким же, как и первый день в Хогвартсе.  Много сладкого после запретов и ограничений дома, пожалуй, даже слишком много». Роуз слегка улыбается, достаточно побывать здесь пару раз, что бы запомнить расположения магазинчиков, все тут носит оттенок привычного, знакомого, неменяющегося, вот только сейчас она идет не с Ханной, а с гриффиндорцем, которого на самом деле не знает, но который к удивлению располагает к себе и внушает доверие. За то время пока они шли сюда, ей несколько раз хотелось беспричинно засмеяться, просто оттого, что внутри что-то щекотало и вызывало трепет, а в иной раз и вовсе ничего не замечалось, тогда становилось легко, и она что-то говорила, слушала, переспрашивала.
Вот и сейчас, наблюдая как в двери паба «Три метлы» вошел волшебник, она повернулась к Симусу, что бы уточнить:
-То есть по шнур… проводам, - поправившись, хаффлпаффка все же не была уверена, что правильно произнесла окончание, -  идет… голос, и люди так переговариваются друг с другом? – в ее картину мира подобное совсем не укладывалось, что бы какие-то тонкие прутики могли перенести ее голос на многие мили, как это возможно, без волшебства? Вместе с подобными мыслями чувствовалось, как аккуратно гладит по головке, прилипая к волосам и коже, обида на маму, знающую об этом, но не познакомившую ее. О том, что это могло случиться по наставлению отца, Роуз не задумывалась, порой детская любовь бывает не только безграничной, но и слепой, болезненно раздражительной. 
-О, Сладкое королевство! – Радостно воскликнула девочка, на мгновение останавливаясь, дергая за рукав Симуса и вглядываясь в даль. В этот момент она была как никогда забавна; то ли испытывала себя, насколько близко она может подойти к юному волшебнику, или как долго может продлить прикосновение, то ли самого Финнигана, как он относится к подобным проделкам и сколько готов терпеть. Лицо ее в это время озаряла улыбка, а взгляд, отчасти поборовший смущение, смотрел на гриффиндорца.

«Чем больше спишь, тем больше хочется» - в который раз признает Нотт утром первого выходного дня. Перспектива подъема совсем не радует - дрема ещё властвует над безвольным телом и разумом. А яркое солнышко за окном, как нарочно шалит - слепит глаза, будто бы подзадоривая, вынуждая ленивого соню, наконец, проснуться. С трудом разлепив глаза – щелочки, аристократ косится на будильник, который красноречиво констатирует окончание завтрака. Тонкие губы изгибаются в недовольную линию, но тут уж ничего не поделаешь – сегодня придется завтракать в Хогсмиде.
На самом деле Теодор очень любит бывать в деревне. Всякий, кто попадает в этот маленький, удивительный мир кособоких домишек, невольно забывает о своих печалях, подхватывая всеобщее настроение нескончаемого праздника. Разноцветные витрины и пестрые прилавки манят к себе даже привередливых аристократов. Отовсюду доносятся возбужденные, счастливые голоса девчонок и мальчишек, истосковавшихся за лето по волшебному духу хогсмидского детства.
Один только Нотт не разделяет всеобщей радости. Задумчиво кусая губы, он нервно постукивает длинными, тонкими пальцами по крышке прилавка «Дервиш и Бэнгз» в ожидании заказа. Проходит немало времени, прежде чем в дверном проеме служебного помещения возникает, наконец, сутулая фигура Милвертона (нынешнего хозяина магазина). После непродолжительного торга, нетерпеливый слизеринец уступает довольному собой деляге и, обменяв сверток на увесистый мешочек с золотом, покидает душное помещение. 
«Может быть вернуть пока не поздно? Всё – таки 50 галлеонов достаточно крупная сумма и если отец узнает, что я купил на самом деле….», паникует мозг, но гордость тут же реагирует, настойчиво шипит, называет «жалким трусом», задев попутно за больное. Нет, отступать теперь определенно некуда. Тем более, что проигрывать партию совсем не хочется.
Этот взгляд отчего – то не дает аристократу покоя. Кроткий, пугливый, как и сама его хрупкая обладательница, естественная красота которой омрачается лишь одним минусом – приколотым поверх мантии значком Хаффлпаффа. Как бы юный Теодор не бравировал своим наплевательским отношением к мнению серой массы, он вынужден был признавать непреложные законы аристократического общества и жить в согласии с ними. Слухи и сплетни определенно не были нужны метившему в старосты юноше, потому он осторожничал и выжидал весь прошлый год, изредка бросая неоднозначные взгляды на предмет своей срасти.
«Глупости всё это. Вернуть, избавиться, забыть», отчаянно протестовало сознание, но глаза уже выцепили из толпы знакомую фигурк. Упускать такой шанс было бы непростительной глупостью для любого, уважающего себя слизеринца, и внутренний голос сдался.
- Ну, здравствуй, - чуть хрипловато шепчет в розовое ушко, неожиданно оказавшись рядом. – Тебя непросто поймать, я уже не надеялся. Зачем же ты бегаешь от меня, я ничего плохого тебе не сделаю….
От близости желанного тела и запаха её волос, начинает кружиться голова, шепот становится всё более бессвязным и прерывистым:
- … мне совсем немногое нужно… Я не поскуплюсь для тебя. Королеве полагаются подобающие подарки, а не то, что могут предложить нищие прощелыги – романтики...
Достает тот самый сверток, торопливо избавляется от несносной обертки и извлекает на свет божий сверкающее драгоценными камнями ожерелье.   
- Вот…, - дрожащие пальцы неуклюже возятся с замочком, - я могу купить тебе любую безделушку, какую только пожелаешь, только …, - наконец справляется с волнением и «закрепляет» на шее опешившей девушки свой подарок, - будь моею.

… Роуз цепляется взглядом за ромашки, за короны из белых лепестков и думает, что их можно было бы заварить, ромашковый чай хорош на ночь, помогает расслабиться и уснуть. А еще они красивы в вазе, да и сами по себе красивы, и как букет – прекрасны.
Только возникшая ситуация какая-то комканая, неприятная, отчего на щеках девочки медленно проступает сыпь смущения. «Что за дикое чувство? Почему, попадая в подобные ситуации, я постоянно чувствую себя неловко и виновато? И Симус он… Мерлин, как же глупо это, наверно, выглядит со стороны». Мысли лихорадочно носились у нее в голове, мешая здраво оценить свое положение и всю ситуацию в целом. Еще были мысли о том, как некстати сейчас Нотт и что нужно поговорить с Симусом, как–то объяснить все это. И было до боли жаль пакет со сладостями, даже больше, чем себя, поэтому Роуз, впихнув в руки слизеринца колье, сделала движение по направлению к Финнигану, а точнее по направлению к бумажному пакету лежащему у его ног, но была остановлена фразой Нотта, хлестнувшей в воздухе не хуже кнута.
«Избранник? Что за бред?» - Прищурившись, Целлер посмотрела на брюнета, стараясь не замечать, как пылают ее щеки, и, надеясь, что ей послышалось, но слизеринец продолжал говорить. Роуз поджала губы.
«И почему некоторым свойственно думать о том, что они превосходят других, причем превосходят не в чем-то, а в целом, от рождения, наверно. Возможно, это даже не их вина, их так воспитали. Вот только на самом деле все совсем не так».
Хаффлпаффке хочется посмотреть на рыжего мальчика, но она боится увидеть его реакцию на происходящее, у нее мелькает мысль о том, каково ему выслушивать все это, но мысли не удается развиться, потому что она видит как мальчишка с зеленого факультета небрежно, нарочито задел пакет со сладостями. Роуз почувствовала, как у нее начинает кружиться голова и из недр всего ее существа поднимается возмущение, как бывает всегда, когда что-то дорогое или милое сердцу человека принижают.
На секунду закрыв глаза и вслушиваясь в полный язвительности голос, она, наконец, не выдерживает и запальчиво отвечает на его вопрос:
-Знаешь, да. Идеал. – Голос ее дрожит от гнева и возмущения, - и еще, далеко не всегда большее количество денег или титул выглядят неоспоримым преимуществом владеющего ими в глазах тех, кто на него смотрит. И зачастую именно эти люди не имеют представления о серьезности, - ветер подул на лицо девочки и Роуз слегка стушевалась, произнесенная фраза унесла с собой гнев, и сейчас ей казалось, что произнесла это вовсе не она и что отец был бы не доволен, все же Нотт был достойной партией по его разумению. Но это то, что она думала, то, что сидело внутри нее, может за исключением, конечно, идеала, о котором она и не задумывалась, и из-за которого на гриффиндорца ей было стыдно посмотреть и проще, может быть, убежать прочь, заламывая руки и проклиная свою несдержанность.
Но вместо того, что бы остановиться, прекратить все это, она подходит к Симусу и поднимает заветный пакет.
-Я думаю, леденцы подходят мне больше, чем драгоценные камни, - после чего запускает руку внутрь и ловит пальцами первую попавшуюся конфету. Леденец отправляется в рот, а сама Роуз поворачивается к Нотту.
-Вкусно. Хочешь? – спрашивает и протягивает пакет.

С каждой минутой слизеринец чувствовал, что всё глубже увязает в трясине собственного гнева, который, словно помутнение, накатывал неприятными, дурманящими волнами, прочно опутывая сознание недостойными аристократа помыслами и желаниями. Если бы он только мог отстраниться от всей этой ситуации и посмотреть на происходящее глазами трезво мыслящего человека, то никогда бы не позволил себе столь неблаговидного поступка.
Но сейчас градус кипения дошел до своей наивысшей точки. Не отдавая своему внезапному порыву отчета, Нотт одним резким движением выбил злосчастный пакет из рук девушки.
- Мне твои подачки не нужны! – с вызовом бросил он, чувствуя, как полыхают щеки,
- Корми лучше сладеньким своего романтика с большой дороги! Ему вот уже не терпится…
Разумеется, Теодор прекрасно понимал всю опасность, исходящую от разгоряченного соперника. Но дерзость Роуз всколыхнула и без того неспокойную волну обиды, поток которой уже было не остановить. Он пустился во все тяжкие, обдав обоих грязными брызгами задетого самолюбия:
- Я тебя умоляю, Финниган, только не здесь, - презрительно скривился при виде растерянного гриффиндорца, всё ещё демонстрировавшего свой торс, скрываемый под тонкой рубашкой, – Этими своими глупостями занимайтесь в другом месте, а меня уж от такого зрелища избавьте!
Всем своим видом уязвленный слизеринец показывал, как ему противна жалость (?) девчонки, которую он некоторое время назад гордо величал Богиней. Голубые глаза теперь светились пренебрежением и едва уловимой злобой. После вспыльчивый аристократ пожалеет о том, что упустил свой шанс сохранить с Целлер хорошие отношения. Но это будет много позже, а сейчас ему хочется непременно испортить эту идиллию, стереть с лица Роуз приторное выражение вселенской доброты и, похоже, в этом он точно преуспеет.
Очень странно, но никакого удовольствия от произведенного эффекта Нотт не получил. Ему была крайне неприятна ситуация, в которую он попал и, в отличие от пресловутого случая на озере, оскорблять девушку слизеринец не планировал. То есть, конечно, поставить на место её не мешало, но не посредством неосторожно брошенного проклятья.
«А Ромео – то не такой уж и крутой оказался. И стоило краснеть, как помидор, да помпезно срывать с себя свитер….»
Мысли о топчущемся в нерешительности гриффиндорце вернули аристократу прежнюю насмешливость и веру в собственную безнаказанность. Он ни капли не сомневался в том, что неконфликтная Роуз гораздо умнее своего спутника и не допустит откровенного столкновения распаленных соперников.
«Не в её стиле делать ставки на победителя, который, - мысленно подчеркнул юноша, припомнив поговорку о том, кто смеется последним, - пока не определился».

Роуз глупо верит, что они смогут разойтись, что все это не настолько далеко зашло, да и вообще не настолько на самом деле и важно. Она ободряется и подкрепляется в этой вере, когда Симус в ответ на ее прикосновение берет ее за руку и даже почти улыбается, но в это же время приходит какое-то сомнение, не то в том, как смотрит юноша на Нотта, не то в самом его пожатии. Девочка чувствует какую-то неправильность, предрешенность и его уверенное, обнадеживающее спокойствие, что так надо. Роуз пугается. Пугается по настоящему, так, что ее бросает в холодный жар – лицо и руки печет, а спине холодно.
Она не хочет его отпускать, хочет вцепиться в его руку, возможно даже закапризничать, лишь бы увести,  но не делает этого. Симус уходит. Роуз остается, остается в растерянности и подавленности.
Когда мальчишки оказываются напротив друг друга, Целлер окружает тишина. Она ничего не слышит, и даже, кажется, ветер и природа вокруг нее замерли. Царственная тишина смотрит угнетающе, она почти осязаема, вязкой, неприятной жидкостью разливается ее мантия вокруг синеглазой, путая мысли, чувства, выявляя ощущение опасности и раздражения в виде дискомфорта. Тишина сеет в голове девочки панику вперемешку с испугом. Роуз не охает, видя удар, и не двигается, когда оба соперника оказываются в дорожной пыли, ее охватывает оцепенение и ощущение себя мелкой и беспомощной. Глаза застилает белая пелена, но не слез, а та, что бывает, когда долго смотришь на предмет, а потом его контур начинает течь, расплываться.
Целлер никогда не видела драк, каких-то потасовок или еще чего-то, только несколько переломов у игроков квиддича – с расстояния зрительских мест, и уже забинтованные или полностью вылеченных вблизи, ну и вечно ободранного Поттера, но это было чем-то естественным. И сейчас она очень хотела спросить и еще больше хотела услышать ответ на вопрос: что ей делать? Как ей нужно поступить сейчас?
Звуки разом возвращаются, когда ее в бок тыкает какой-то хаффлпаффавец, интересуясь тем, что происходит и из-за чего произошла такая суматоха. Боковым зрением она замечает еще нескольких зевак, что стоят, глазея и раскрыв рты, так же широко как первокурсники перед распределением. Роуз злится и не понимает, откуда они вообще взялись, еще десять минут назад улица была пуста. Она злобно смотрит – единственное, что ей сейчас доступно – на своего софакультетника, поражаясь его бестактному интересу и так же молча разворачивается – есть что-то более важное.
Когда все заканчивается, и они поднимаются, синеглазая видит на лицах мальчишек кровь, она поджимает губы, быстро подскакивает к ним, она надеется, что сейчас они смогут разойтись, что пыл и эмоции улеглись.
Почему-то вначале она смотрит на Нотта, отмечая его ушибы, разбитую губу, хочет сказать, что ему следует обратиться к Помфри, но молчит.
-Пойдем, - тихо шепчет она Симусу, вспоминая, есть ли у нее с собой платок, и почему-то совсем не помня о магии.
Их прогулка, наверное, завершилась… Роуз хочется помолчать и подумать… хочется улыбнуться, пусть и немного печально, солнечному юноше… хочется взять…
Роуз берет его за руку.